Подводить итоги жизни не всегда интересно. Наверное, даже грустно. Многие могли бы сказать: «Да, мы понимаем». Но я не понимаю, а знаю, каково это — задумываться о том, что там, на том свете. И почему — свете? Что, если там сплошная тьма?

Мысли об этом долго не давали мне покоя. Я не очень верующий человек. Но мне кажется, я знаю, что душа, или что-то такое — есть. Сам видел.

Я служил в армии. Там у меня появился хороший друг. Звали его Сергей. После того как мы с Серегой дембельнулись, разъехались по своим домам, он меня звал к себе. Но, посмотрев по карте, куда конкретно надо ехать, я ему написал: «Лучше вы к нам». Он и приехал, но с одним условием: обратно — вместе.

Погостил Серега у меня три недели, а потом, как и договаривались, махнули к нему. В уездный город N, как Серега его называл. Это был типичный городок для русских классиков, любящих живописать глубинку. Да и история у городка была богатая. Например, под клуб у них не избу приспособили, а бывший особняк. Ну а дальше — понеслась!

Что могут делать здоровые парни в деревне? Правильно: днем помогать старшему поколению, а вечером — бежать гудеть. Ну и девки, конечно. И я влюбился. Не в такую, которую на сеновал затащить — раз плюнуть. Маринка была другой. И Серега, узнав, что я по ней сохну, посоветовал с ней не связываться. Вот с кем угодно, только не с ней.

Пытался я у него выспросить, почему так. Серега только отмахивался. Попробовал я к нему с другой стороны зайти, мол, если она ему самому нравится — тогда я поперек делать ничего не буду, служили же вместе. Серега на меня посмотрел как на чокнутого, сказал, что он пока еще в своем уме, чтобы с этой (прямо голосом выделил) мутить.

Я начал за Маринкой ухаживать. Не разбежишься в селе с культурными мероприятиями: в театр или в кино не пригласишь. А мне очень хотелось на нее произвести впечатление. На других-то и производить не надо было: я ж городской! Мы с Серегой еще когда в поезде ехали, он мне сказал, что от баб отбоя не будет. Всем хочется выбраться из сельского болота, и почти для всех единственный способ — это выгодно выскочить замуж. Но Маринка была не такая. Смотрела на меня свысока.

Она вообще была необычной для сельчанки. Выделялась очень. Все вокруг — кровь с молоком, есть за что подержаться, а она — худощавая, с бледной кожей. Да еще и брюнетка со светло-карими глазами! Маринка из головы не шла. Очень хотел ее поцеловать, но в кои-то веки боялся. Однако за две недели она сдалась. И было у нас все не на сеновале, а у нее дома, пока тетка на собрание какое-то убежала.

Тогда я думал, что никогда больше другую женщину не захочу — настолько все с Маринкой было по-другому. Как будто мы были одним целым. Банальщина и ерунда слюнявая, но вот такое у меня было ощущение. И я твердо был намерен вернуться, чтобы ее забрать с собой. Не думал, что может что-то пойти не так. Поэтому уехал со спокойной душой. Сказал, что обязательно приеду.

Надо ведь родителям хоть сказать. Некрасиво получится, если привезу ее и скажу отцу с матерью: «Вот, дорогие родители, это Марина, она будет с нами жить». Я прекрасно знал свою мать. Она всех, у кого до свадьбы что-то было, считала в лучшем случае недостойными внимания.

Я уехал через неделю после того, как мы переспали. Чтобы я не забывал, Маринка дала мне забавную вещицу. Сказала, что она старинная — небольшой флакончик из темного стекла с серебряной крышечкой, буквально с фалангу мизинца. В него она положила прядь своих волос. Я обещал беречь его как зеницу ока.

Вернувшись, я первое время не находил себе места. И даже знал, в чем причина: так ведь и не смог сказать родителям, что я нашел ту, которую готов хоть сейчас в загс вести. Прошла неделя, вторая, а у меня все никак не поворачивался язык.

Несколько раз порывался сказать хотя бы бате — уж он-то понял бы — и каждый раз нес всякую околесицу вместо того, чем на самом деле собирался поделиться.

Спустя месяц я вдруг понял, что начал Марину забывать. И не просто потихоньку. Ну как бывает — сначала думаешь о человеке каждую секунду, потом бытовые вопросы начинают вытеснять мысли о нем. С Мариной было не так. Я просто перестал о ней думать и все. Как будто тумблер переключили в положение «Выкл.».

Примерно в это время мама начала приглашать к нам свою подругу, Серафиму Петровну, с дочкой Таней. Предлог был самый безобидный: научить девушку закатывать огурцы, как умела только моя мама. А она делала их так, что пальчики оближешь. Даже у меня не возникло никаких вопросов. Не сразу я понял, что с дальним прицелом это было.

Встречаться мы с Таней начали ближе к зиме. Тогда-то я и получил письмо от Сереги. Шло оно до меня два месяца. Друг писал, что девки ему проходу не дают, спрашивают все время, когда я вернусь. Звал в гости, даже умолял, потому что без меня он, оказывается, никому не нужен. А так и ему, глядишь, чего перепадет. Ну и так, вскользь, упомянул, что Марина руки на себя наложила. Повесилась. По селу ходили слухи, что обрюхатил ее кто-то, а потом бросил, вот она и…

Тут-то меня и накрыло. Я же понимал, что все это из-за меня. Но что-то делать было уже поздно, поэтому воспоминания о Марине я похоронил очень глубоко в своей памяти. Но вот флакончик с ее волосами выкинуть рука не поднялась, только убрал подальше. Засунул в родительском доме в коробку со старыми вещами.

С предложением Тане я медлил.

Почти год не мог решиться. И даже не из-за того, что боялся. Просто было ощущение, что неправильно это. В самые неподходящие моменты вспоминал Маринку. И было такое ощущение, будто она вот, рядом стоит. Чувствовал прямо ее осуждение. Но потом на меня уже мать насела. Выговаривала мне, что я приличной девушке репутацию порчу. И, наверное, из-за той истории с Мариной я не стал перечить. Сходил, кольцо скромное купил. Тане понравилось.

Перебраться в общагу мне мать не позволила. Сказала, что у нас обязательно наметится ребеночек, а за молодой мамочкой глаз да глаз нужен. Перечить я и не подумал. Хотя и сидела в голове мысль, что нам бы отдельно жить лучше, но так я ее и не озвучил. Полгода не прошло, как Таня заболела. Причем как-то странно. Диагнозов поставили с десяток, но ни один не подтвердился. Серафима Петровна потребовала, чтобы мы перевезли дочь к ней. Сказала, что будет сама ухаживать. Медик же. А я работал, каждый вечер сначала к ним, потом — домой.

Как-то раз приехал туда, а Таня спала. Серафима Петровна мне ее будить не позволила. Увела на кухню, усадила, долго смотрела на меня, потом спросила: «Что за грех на тебе?» Я вопроса не понял. Она покивала, потом рассказала такое, от чего меня озноб пробил. И хоть я особо не верил, как любой советский человек во всякую магию-мистику, но тут-то со мной говорила женщина адекватная. Никогда я не замечал за ней признаков сумасшествия или чего-то в этом роде.

Сказала она мне, что видела в комнате дочери женщину. Никто к ним в тот день не приходил. Но когда свекровь вошла ночью в комнату, чтобы проверить, как Таня, увидела незнакомку в светлом платье. Она не исчезла, не растаяла. Можно было бы все списать на беспокойство и недосып, но незнакомка повернулась, выругалась и ушла. А главное, застала эту женщину Серафима Петровна за тем, что она как будто хотела влезть в тело Тани. Свекровь описала мне точь-в-точь Марину.

А когда говорила, очень внимательно на меня смотрела. Потом помолчала немного, сказала: «Сам знаешь, что твоя вина. Расплачивается только моя дочь. И вытащить ее уже никто не сможет». Я тогда разозлился. Сказал, что сам возьму отпуск, ухаживать буду за женой. Так и сделал. И поэтому видел, как Таня уходила. Долго, очень мучительно. Я все это время не отходил от нее. И уже когда сердце работало с перебоями, мне померещилось, что увидел Марину вместо Тани на кровати. Буквально на мгновение, но так четко, как будто все было в реальности. Через несколько секунд все было кончено.

Тогда никто в морг никого не забирал, если не было подозрений. Засвидетельствовали — и ладно. Надо тело омыть, привести в порядок. Это все я сделал сам. Не позволил даже Серафиме Петровне помочь мне. И ни одной слезинки не проронил. Вообще мне казалось, я деревянный стал какой-то. В голове — пустота.

Одел Таню, сложил руки, как положено, пошел на кухню. А там — свекровь с бутылкой водки. Засиделись мы с ней тогда далеко за полночь. Я опьянел быстро. Толком в последние дни ничего не ел ведь. И спьяну рассказал про Маринку. Не только то, что было, но еще и что видел ее вместо Тани на кровати. Тут Серафима Петровна спохватилась, побежала в комнату, где Таня лежала. Я следом. Как раз подоспели, чтобы увидеть, как Таня задышала и глаза открыла.

День она пролежала без дыхания! Я обрадовался, а свекровь разрыдалась. И тут мне снова показалось, что на кровати не Таня лежит, а Марина. Голову ко мне повернула и улыбнулась. Надменно, как победительница. Меня как молнией шарахнуло, что я во всем виноват и это мне месть такая. Вот только от кого? В богов я всяких не верил, так что и ответов на вопросы не было. Зато были они у Серафимы Петровны. Она побежала к себе в комнату, вернулась с какими-то бусами или четками. Бухнулась рядом с кроватью на колени, стала нараспев читать то ли молитву, то ли заговор: слов разобрать я так и не смог.

Как только она начала говорить, Танины глаза закрылись, грудная клетка перестала подниматься и опускаться. Уйти я не смог. Ноги как приросли к полу. Так и стоял там до утра. Свекровь — на коленях, бормотала что-то, а я — у стенки, не в силах оторвать взгляд от тела жены. Помню, что еще несколько раз Таня начинала дышать, но утром, когда начался рассвет, утихла насовсем. Серафима Петровна замолчала, только тихонько плакала. Потом встала и увела меня на кухню. Когда я начал спрашивать, что это было, Серафима Петровна посмотрела на меня с ненавистью. Сказала, что это Таней не было. Это была моя бывшая, которая хотела быть моей женой вместо Тани. Поэтому Таня и умерла, чтобы та, другая, смогла попытаться пожить. Но теперь уже не сможет.

Серафима Петровна выставила меня из дома и запретила являться на похороны. Я все равно пришел.

Через четыре года я встретил Свету, с которой мы прожили 10 лет. Бросила она меня, обвинив, что я так и не смог забыть первую жену. Спорить я не стал. В чем-то она была права. Вот только не Таню я не смог забыть, а то, что Таня погибла из-за меня. И хоть я до конца не верил тому, что сказала тогда Серафима Петровна, это не мешало мне испытывать сожаление. Хотел бы я все исправить. Но, увы, спохватился поздно. Теперь расплачиваюсь. Думаю, что помирать буду так же, как Таня. Но сейчас возможностей у медицины больше. Наверное, будет не так мучительно. А может, будет. Но я выдержу. Долг платежом красен.

Олег Д., 82 года