Мы мечтали о ребенке, строили планы на будущее, но трагический случай все разрушил…

Сновидения — мои странные спутники с самого детства, мои бесстрастные учителя и ангелы-хранители, предвестники радостей и бед. Я не могу избавиться от них и не могу изменить, могу им только верить… Шум симфонического оркестра заглушал рев моторов — почему-то мотогонки проходили под такой удивительный аккомпанемент. Машины, яростно вгрызаясь в асфальт, неслись по трассе, не сбавляя скорости на крутых виражах — только дым, искры из-под колес…

Я знаю, что где-то среди них и Святослав. Интересно, который: они все так похожи друг на друга — в блестящих костюмах, плотных шлемах. Публика на трибунах орет и беснуется. «Безумцы, — съеживаюсь я, — настоящие безумцы!» Вдруг все смолкло, будто у телевизора выключили звук, оставив лишь изображение. Откуда-то издалека раздается тоненький голос скрипки. Он усиливается, звучит все настойчивее, но вместе с ним в моей душе нарастает тревога.

«Зачем здесь скрипки? Уберите! Я не хочу слышать их замогильное пение!» Звук обрывается на самой высокой ноте — и в это миг один из гонщиков отрывается от земли, делает несколько кульбитов в воздухе и, как в замедленной съемке, катится, катится по земле вместе со своим мотоциклом… «Ах-ха-а…» — выдыхает ужас толпа. «Сла-авка-а!!!» — я рву в крике голосовые связки, зная, что это он… И просыпаюсь. Подушка под головой мокрая (пот, слезы?), сердце бешено колотится.

«Фу, приснилось», — вздыхаю с облегчением и протягиваю руку, пытаясь нащупать Славкино бедро, но его половина кровати пуста. На часах десять утра. Вспоминаю, что у меня сегодня отгул, а это значит, что никуда не надо спешить, что сегодня больница будет жить без меня. Без меня выздоравливать и без меня умирать.

Звучит цинично, но если не привыкнуть к этим смертям, то работать в хирургическом отделении просто невозможно. На кухне — еще теплый чай и дежурный бутерброд с сыром, заботливо накрытый пластиковой тарелкой. На холодильнике — записка: «Я на треке. Отдыхай пока. Целую. P. S. Вернулся, чтобы поцеловать еще раз». Что-то меня смущает в этой записке, тревожит, царапает душу…

В голове проносятся образы, обрывки сна: гонки… орущая толпа… дым из-под колес… Нет, не вспомнить уже! Вообще-то этот Славкин драндулет крадет у меня кусок жизни. Я такая трусиха: боюсь высоты, боюсь толпы, боюсь быстрой езды… А Славик, наоборот, ловит кайф от скорости, «окрыляется», как он говорит…

Мы поженились совсем недавно — не прошло и года. На свадьбе он торжественно пообещал, что с мотоциклами завяжет, как только у нас появится ребенок. Мы активно работаем в этом направлении, но пока, пользуясь моментом, муж каждую свободную минуту проводит на треке и в полях. Мне остается только ждать, молиться и надеяться, что когда-нибудь этот кошмар закончится.

Так, времени полно, можно провести ревизию гардероба. Грядет лето, похоже, потребуется большой шопинг. Я вываливаю из шкафа прошлогодние джинсы, юбки, сарафаны, примеряю перед зеркалом, мечтая, как мы снова рванем в Сочи — к палящему солнцу, ласковому морю, спелым дыням. Там мы познакомились, с тех пор этот город — место нашего ежегодного паломничества.

Из нирваны меня выводит телефонный звонок. Вздрагиваю от его резкого звука. В трубке голос Нины — она сегодня дежурит по отделению, голос сдержанный, металлический.

— Эля, здравствуй, — молчание, пауза затягивается, Нина подбирает слова. — Детка, хорошо, что я тебя застала… Тебе нужно приехать в больницу. Срочно! Внутри все обмирает. Я вспомнила! Мне снилась музыка: играли скрипки — обязательные предвестники несчастий в моих снах. Сознание отказывается верить в происходящие, но сердце уже чует страшную беду.

— Славка? — я с трудом произношу имя мужа.

— Поторопись, — отвечает Нина.

В больнице переполох, у операционной выставлен кордон — меня туда не пускают.

— Девочки, да вы что, — хватаю я за руки коллег-медсестер, — там же Славка, пустите!

— Нельзя, Элечка, не положено — жди здесь, — у некоторых по лицу текут слезы.

— Пустите, вашу …! — не выбираю слов и не сдерживаю эмоций.

На крики выходит Евгений Петрович, наш зав. Берет меня за плечи, уводит в свой кабинет. Наливает что-то в стакан, заставляет выпить.

— Эвелина, возьмите себя в руки — вы же медик.

Боже мой, сколько раз в день я сама произношу эти простые слова: «Возьмите себя в руки». Только теперь понимаю, что это невозможно. Потому что нет этих рук, которые держат тебя, рядом — они там, за этими металлическими дверями, с торчащими из вен иглами, безжизненные и слабые. Я ловлю ртом воздух, делаю несколько глубоких вдохов.

— Правду, скажите правду… Прошу… — шепчу.

Слезы водопадом хлынули из глаз. Евгений Петрович достает пачку сигарет. Все отделение знает: зав не курит, давно бросил, но когда сильно нервничает — всегда сует себе в рот незажженную сигарету.

Эля, мы делаем все, что можем! Но… — дальше следует долгий страшный список повреждений, полученных Славкой в результате травмы. — Ты медик, сама все понимаешь и должна быть готова ко всему. Организм молодой, здоровый — мы надеемся…

Я медик, я все понимаю: у Славки травмы, несовместимые с жизнью, чудес не бывает, но — Господи, подари мне это чудо, сделай то, что не могут люди, но подвластно только тебе, Господи! Я начинаю истово молиться, ибо понимаю, что теперь моя надежда только на Него.

Евгений Петрович касается моего плеча в знак поддержи и тихо выходит из кабинета. Я молюсь и плачу, плачу и молюсь… За окнами отделения — город, суетливый, безучастный. Солнце медленно близится к горизонту — его огненный шар темнеет, словно наливаясь кровью. Я еще надеюсь, но параллельно с надеждой возникает совсем другое чувство — неизбежности и обреченности: губы еще произносят слова любви, а душа уже каменеет, готовая к смирению. Славка, не уходи или забери меня с собой…

Операция длилась одиннадцать часов. Святослав умер. Уже ночью меня подбросили домой на скорой.

— Остаться с тобой? — Нина держит меня за руку, заглядывает в глаза.

— Не надо, я в порядке, — не узнаю собственный голос.

Вот и все: одна в пустой квартире. Тишина оглушила, мне страшно сделать шаг — впереди пустота, безжизненная пустыня, в которой нет тебя… Решение пронзило, как молния: я бросилась к аптечке, нашла нужные таблетки… Я ведь медик и знаю, какие нужны, чтобы спокойно и безболезненно перейти черту, шагнуть в эту бездну, чтобы — быть может, этого никто не знает наверняка — вновь обрести тебя, но в других мирах.

Как странно все вокруг: ничего нет, белое молоко, из которого выходят и нескончаемой вереницей движутся навстречу мне люди. У них светлые лица, они скользят по мне взглядом, улыбаются куда-то внутрь себя… Вдруг в этой толпе нахожу отца — странно, что я узнала его: мне едва исполнилось пять, когда он умер.

Бросаюсь к нему. Он не видит меня, но, похоже, слышит. Его глаза выражают смятение. Он оглядывается по сторонам, ищет меня… Я пытаюсь поймать его руку, но она словно просачивается сквозь мои пальцы, растворяясь в пустоте. Тут же из «молока» появляется Таня, моя лучшая подруга, утонувшая три года назад в реке. Она также проходит мимо, не замечая меня.

Я разворачиваюсь и иду следом — я знаю, мне туда, с ними, с близкими мне людьми, потерянными и любимыми, там мое сердце, там я увижу Славку. Сразу становится легко, будто крылья вырастают, легкий ветерок дует в спину, подгоняя — я лечу, свободная, словно пушинка, в густом облаке подобных мне, бестелесных и безучастных ко всему, душ.

Нежно поют скрипки, поливая нас дождем звуков. — Не-ет! — громкий крик пронзает мозг, как удар электрического тока. — Я не хочу! Тело наливается свинцом, ноги каменеют. Передо мной, широко растопырив ручонки, стоит мальчик. Он совсем еще кроха, но его упрямство мешает мне — я не могу его обойти и не могу просочиться сквозь него, как сквозь иных. Он на кого-то очень похож: покатый лоб, ямочка на подбородке… Славка! Наконец-то я нашла тебя!

Нам туда, со всеми — там никто не сможет разлучить нас. Что же ты сопротивляешься, дурачок?

— Нет! — голос ребенка выражает решительный протест. — Ты дальше не пойдешь! — он крепко держит меня за руки (интересно, как ему это удается?). — Возвращайся!

— Я не могу, Славка, и ты ведь не можешь, — вспоминаю вдруг, что он умер сегодня, и уговариваю-увещеваю малыша.

— Я не Славка, я его сын, — отвечает мне мальчик и тянет куда-то прочь, назад.

— Сын? — слабею от нежности, поддаюсь его усилиям, но сделать шаг самой не хватает сил. — Иди один, малыш, возвращайся, оставь меня… Как жаль, что я тебя больше не увижу…

Он упрямится и топчет ногами.

— Но я не могу вернуться один, мама, как ты не понимаешь?! — сцепив зубы, он тянет меня что есть сил. — Я хочу жить! Ты же сама молила о чуде… Пожалуйста, давай вернемся домой!

Умолкните, скрипки, ваш стон заглушает голос моего ребенка! Я напрягаюсь, рву жилы, из последних сил пытаясь вырваться из этого белого омута, и… открываю глаза. Знакомые потолок и стены. Противно попискивает аппарат. Дышать тяжело — в горле трубка. Надо мной склоняется Евгений Петрович.

— Ну что, полетала? — его взгляд суров. — С возвращением!

Он собирается уйти. На пороге палаты оборачивается:

— Как ты могла? Если б Нина не вернулась… она словно почувствовала… Ты не имеешь права, слышишь, не имеешь права… — и, помолчав, произносит то, о чем я уже знаю: — Ты ведь беременна… Тебе теперь надо думать о ребенке…

Эвелина